«Мариины слезы. К поэтике литургических песнопений» Ольги Седаковой
Опыт рецензии-размышления Автор: Михаил Хотяков 1. Лингвист, историк русского языка Борис Андреевич Успенский называет отношения церковнославянского и русского языков диглоссией. Диглоссия – особый вариант двуязычия, при котором два языка воспринимаются носителями как один. Они ощущаются как один язык в двух формах. Первая форма выступает в качестве «высокой» и нормированной, вторая – «низкой» и свободной. Употребление их взаимоисключающее: в быту нельзя использовать священный церковнославянский язык, а употребление «поганого» русского в богослужении до сих пор не прижилось, несмотря на различные попытки. При этом понятным без специальной подготовки церковнославянский язык не был никогда. Заповеди блаженства хорошо понимает и относит к себе героиня «Доктора Живаго» Лара Гишар, дочь обрусевшей француженки и владелицы швейной мастерской, а графская дочь Наташа Ростова за век до нее ошибается, истолковывая «миром Господу помолимся» как «все вместе, без различия сословий ... – будем молиться», «о свышнем мире» – как о «мире ангелов и душ всех бестелесных существ» [1] . Нам сегодня тоже понятны простые тексты, а более сложные сливаются в общий поток. Неожиданные значения слов, внесенные из греческого грамматические конструкции и стихотворные инверсии гимнографии требуют подготовленного восприятия. Как в начальной школе можно полюбить математику, рассматривая с разных сторон конкретные числа (17 – простое, содержит семерку, 19 минус 2 или два в четвертой плюс один), так и воцерковление может пройти глубже и увлекательнее, если получится лучше осознавать знакомые на слух тексты – осознать их в полной мере не получится никогда, это бесконечный процесс. В своей лекции «Церковнославянский язык в русской культуре», мысли из которой мы воспроизвели выше, Ольга Седакова называет разговор о языке богослужения «разговором о великом сокровище нашей культуры, утратив которое, мы потеряем связь не только с церковнославянскими текстами, но и со светской русской словесностью трех последних веков». Одна из немногих, она деятельно и уникально заботится об этом сокровище в своей работе. Здесь мы расскажем о ее книге «Мариины слезы. К поэтике литургических песнопений», в которой дан поэтический комментарий к тринадцати песнопениям и молитве Ефрема Сирина. 2. Ольга Александровна Седакова – поэт, славист, историк культуры. Она родилась в 1949 году, в 1973 – закончила МГУ с дипломной работой по славянским древностям. Из своих учителей – а училась она у выдающихся филологов М.В. Панова, Ю.М. Лотмана и Н.И. Толстого, – Седакова выделяет Сергея Сергеевича Аверинцева, крупнейшего русскоязычного специалиста в области истории античной и средневековой литературы и поэтики, широчайшего мыслителя. Его творчество вдохновляло современников искать Христа. Ольга Седакова с детства писала стихи, но в СССР они не публиковались, «оценивались как "заумные", "религиозные", "книжные"», – первый сборник «Врата, окна, арки» вышел в 1986 году в парижском издательстве YMCA-Press. Чтобы читать зарубежные тексты за железным занавесом, она изучила основные европейские языки (итальянский – для чтения в оригинале «Божественной комедии»), а позже переводила Р. М. Рильке, П. Целана, П. Клоделя, Т. С. Элиота, П. Тиллиха и других. Ольга Александровна – автор многочисленных книг, исследований по литературе и культуре. В 2008 году был издан ее «Словарь трудных слов из богослужения: Церковнославяно-русские паронимы», содержащий более 2000 статей, в 2023 – сборник работ по русской литературе «О русской словесности. От Александра Пушкина до Юза Алешковского». «Мариины слезы. К поэтике литургических песнопений» – комментарии, написанные первоначально для журнала «Нескучный Сад» и вышедшие как книга впервые в Киеве в 2017 году. 3. В книге четырнадцать глав и названы они первым колоном, т.е. первым стихом молитвословного текста. Здесь, например, воскресный тропарь «Да веселятся небесная», стихиры Сретения «Иже на херувимех носимый» и «Ветхий Деньми», тропарь Успения «В рождестве девство сохранила еси». В каждой главе даются три версии текста: греческий оригинал, церковнославянский перевод и дословный перевод Ольги Седаковой на русский язык. Далее идет комментарий sub specie poeticae , с точки зрения поэтики. «Я понимаю поэтику, – пишет Ольга Седакова, – прежде всего как организацию смысла: как наводится смысловой фокус, какие моменты смысла оказываются ключевыми, в каком ракурсе песнопение дает нам увидеть этот смысл ... Иначе говоря, речь пойдет преимущественно о композиции, то есть о динамике, о делании смысла (собственно, π οίησις [пойесис]). Похожим образом поэтика понимается в классическом труде С. С. Аверинцева "Поэтика ранневизантийской литературы"» [2] . Таким образом, комментарий, уделяя пристальное внимание словам, их сочетанию и порядку, проявляет и богословский смысл: он помогает нам восходить от единиц языка к полноте образов. Византийский гимнограф [3] не изобретает метафор, а заботится о том, чтобы дать неожиданную перспективу описываемому предмету, истолковать его [4] . Во вступительных заметках приведены два примера: тропарь и кондак Рождества Христова. Тропарь построен на развитии единственного мотива, мотива света: Рождество Твое Христе Боже наш, возсия мирови свет разума: в нем бо звездам служащии, звездою учахуся, Тебе кланятися Солнцу правды и Тебе ведети с высоты Востока: Господи, слава Тебе. Рождение Твое, Христос Бог наш, засветило для мира свет знания, ведь при нем (то есть при этом свете) те, кто почитал звезды, от звезды научились поклониться Тебе, Солнцу праведности и познать, что Ты – Восход свыше. Мы встречаемся только со световыми образами: свет (знания), звезды, звезда, солнце, восход. Тропарь истолковывает евангельский рассказ о Рождестве в перспективе света, используя общую для множества литургических текстов технику «извития словес»: один и тот же образ многократно повторяется, ставится в разные позиции [5] . При этом в своих образах тропарь соединяет очень разные типы мысли. «Свет разума, τό φως τό της γνώσεως (то фос то тис гносеос) – это поздний язык, язык Пролога Евангелия от Иоанна и его Посланий, с несомненным присутствием философского субстрата. Солнце правды и Восход свыше – совсем другое: это древняя, дофилософская образность пророков», цитаты из малых Пророков Малахии (4:2) и Захарии (3:8). Звезда и звезды – материальные светила, но им служат, покланяются, и значит это звезды, приводящие к Солнцу, Христу. [6] А над всеми этими образами и первое определение Нового Завета – «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» (1 Ин 1:5), – и догматика Символа веры, «Света от Света, Бога истинна от Бога истинна». Кондак Рождества представляет нам другой композиционный принцип – не «извитие словес», а «извитие мысли». Здесь нет одного образа, но мысль одна: мы свидетели чего-то неимоверного. Девица рождает; рождает Того, кто есть и до рождения; ради нас сегодня во времени является то, что было прежде времени, самое невероятное – «малое Дитя, предвечный Бог». 4. Песнопение «Мариины слезы», давшее название всей книге, – утренняя евангельская стихира восьмого гласа, то есть строфа из нескольких стихов, которую раз в одиннадцать недель можно услышать вечером в субботу во время Всенощного бдения. Мариины слезы не всуе проливаются тепле, се бо сподобися и учащих Ангелов, и видения Самого Иисуса: но еще земная мудрствует, яко жена немощная: темже и отсылается не прикасатися Христу: но обаче проповедница посылается Твоим учеником, имже благовествование носящи, еже ко отеческому жребию восход возвещающи: с неюже сподоби и нас явления Твоего, Владыко Господи Мариины слезы не напрасно проливаются горько: ибо вот, удостоилась она и поучения от ангелов, и лицезрения Самого Иисуса. Но еще о земном помышляет, слабая женщина, потому и отсылается она не прикасаться ко Христу, но вестницей посылается к Твоим ученикам, благовествовать им о грядущем Твоем к наследию Отеческому восхождении (то есть о том, что Ты восходишь к наследию Отца). С нею вместе удостой и нас явления Твоего, Владыка Господи. Ольга Седакова обращает внимание на три церковнославянских слова. «Теплый» – горячий, ревностный, по-русски мы говорим не о горячих, а о горьких слезах. «Отсылается» – перевод греческого глагола в несуществующем в русском языке медиопассивном залоге, который выражает косвенную субъектность действия. «Проповедати» – сообщить, принести весть, здесь нет значения распространения учения. Стихира кратко напоминает сюжет из двадцатой главы Евангелия от Иоанна. Мария Магдалина приходит ко гробу Христа, видит двух ангелов, а затем – самого Учителя. В Евангелии описано, как Мария не узнает Его, принимая за садовника, но стихира опускает этот волнующий момент, а обращает наше внимание на горькие слезы, горе, свидетелями которого мы являемся. «Слезы проливаются», как и все дальнейшее, написано в настоящем времени – мы будто стоим рядом и наблюдаем за событиями. Как слабая женщина Мария мыслит еще по-земному, то есть мыслит так, как если бы Распятие и смерть были просто отменены, как если бы Христос снова был жив, как Лазарь, не воскрес бы в вечности, но продлил бы свои дни на земле. И вот Мария, мыслящая по-земному, отсылается не прикасаться ко Христу, но посылается к другим ученикам принести им добрую весть о «Твоем к наследию Отеческому восхождении». Здесь нам раскрывается сердцевина, центр стихиры – грядущее Вознесение Христа. В Евангелии Иисус говорит Марии: «не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшёл к Отцу Моему», и автор стихиры делает это объяснение главной вестью, поручением Магдалине. Мы оказались в удивительном промежутке истории человечества: между Воскресением Христа из мёртвых и Его восхождением ко Отцу в воскресшей, прославленной плоти. «Между двумя этими точками располагается особый, мерцающий период пасхальной радости, которая еще не может себя понять», и мы разделяем «с участниками событий их счастливое и тревожное непонимание». Новое зрение Мария и апостолы получат даже не после Вознесения, а только в момент сошествия Святого Духа, но перспектива Пятидесятницы есть лишь в одной из воскресных стихир, именно как «обетование». Вечером в субботу мы только готовимся к полноте «Царства Отца и Сына и Святого Духа». 5. Если в этом комментарии Ольга Седакова учит нас нащупывать центр текста, то в комментарии к песнопению Литургии Преждеосвященных Даров она рассказывает о восприятии текста в центре богослужения. «Ныне Силы Небесныя» поется на великом входе вместо «Иже Херувимы» на Литургиях свт. Иоанна Златоуста и свт. Василия Великого, «Вечери Твоея тайныя» в Великий Четверг или «Да молчит всякая плоть человеча» в Великую Субботу: Ныне Силы Небесныя с нами невидимо служат: се бо входит Царь Славы, се жертва тайная совершена дориносится. верою и любовию приступим, да причастницы жизни вечныя будем. аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа. Ныне Силы небесные с нами невидимо служат, ибо вот, входит Царь Славы, вот Жертва таинственная, принесенная, (ими) сопровождается. С верою и любовию приступим (к Ней), чтобы причастниками вечной жизни стать. Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа. «Совершена» – уже принесенная, освященная. « Дориносится » от δορυφορεῖται – носится на копьях. Копьеношение обозначает «обряд триумфального входа цесаря-победителя, которого несет на щите и окружает почетный эскорт копьеносцев», тот же глагол мы слышим в окончании Херувимской песни: «Яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо дориносима чинми». Литургия Преждеосвященных Даров – богослужение Великого поста, и в ней «внутренне изменяются некоторые из хорошо знакомых и часто исполняемых стихов: можно сказать, что Преждеосвященная придвигает их ближе, чем обычно, к центру богослужения – или "выдвигает вперед", или "приподнимает". По своей весомости они как будто приближаются к тайносовершительным словам. Речь идет, прежде всего, о двух песнопениях, которые так величественно звучат (и, соответственно, так много значат) только на Преждеосвященной: "Свете тихий" и "Да исправится молитва моя". Избранные стихи 140-го псалма "Да исправится молитва моя" наполняются здесь необычайной значительностью. Они поются перед Царскими вратами, их слушают коленопреклоненно. В образе кадильного дыма, восходящего от земли к небу, мы переживаем всю реальность этой исходно вечерней Литургии с ее покаянным, углубленно молитвенным настроением. Огромной весомостью наполняется и молитва "Свете тихий": здесь, в великопостной службе, она отчетливо связывается с темой света, центрального образа Преждеосвященной: сравните возглас "Свет Христов просвещает всех", благословение стоящих на коленях молящихся свечой и кадилом. Свет и восходящий вверх благовонный дым – два вечерних образа великопостной Литургии». Похожим образом знакомая нам «Херувимская» преобразуется в песне «Ныне Силы Небесныя». Тема остается прежней, мы вспоминаем о сослужении ангелов и людей при царском входе Христа и слышим даже те же слова «тайно», «невидимо», «Царь», но мы слышим меньше и больше погружаемся в молчание. Мы больше не принимаем на себя образ ангелов («тайно образующе»), хотя они остаются рядом, «с нами невидимо служат» [7] . «Царь всех» теперь назван «Царем Славы», что отсылает к Крестной муке: в иконописи Царем Славы именуется и образ Христа-Судии, и образ Христа Распятого, а в дониконовское время была принята надпись «Царь Славы» на кресте на месте «И.Н.Ц.И.» («Иисус Назорей, Царь Иудейский»). Со всей отчетливостью переход к молчанию отразится в песнопении Великой Субботы, в ней уже не будет совместного пения – «да молчит всякая плоть человеча», пусть в человеке молчит все человеческое [8] . 6. Молитва Ефрема Сирина – еще один текст, неразрывно связанный с Великим постом. Хотя некоторые христиане молятся ею и в течение всего года, первое звучание в церкви на Сырной неделе особенно волнительно. Уже первые слова молитвы – исповедание владычества Бога над собственной жизнью, читаемые от первого лица и перекликающиеся с возгласом апостола Фомы «Господь мой и Бог мой», – погружают нас в сердце Великого поста. Шестнадцать поклонов включают в моление все тело. Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве, даруй ми рабу Твоему. ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения, и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков, аминь. Господи и Владыка жизни моей! Духа праздности (безделья), многоделанья (суетливости), властолюбия и пустословия не дай мне. Дух же целомудрия, скромности, терпения и любви даруй (по милости) мне, рабу Твоему. Воистину, Господи, Царь! Даруй мне видеть мои ошибки и не выносить суд брату моему, ибо Ты благословен вовеки. Аминь Сирийский оригинал молитвы не сохранился, и мы можем сравнивать только церковнославянский и греческий тексты [9] , русский перевод Ольги Седаковой сделан с последнего. «Праздность» и «уныние» в греческом переданы однокоренными словами ἀργία и π εριεργία . Если перевод первого слова достаточно точен – при том, что в церковнославянском языке «праздность» более, чем в русском, несет значение пустоты и бессмысленности, – то π εριεργία – это не подавленное состояние, а многоделание, суета, чрезмерная деятельность и даже вмешательство в чужие дела. Первые два прошения молитвы – о равновесии, гармонии, собранной спокойной деятельности. На месте «любоначалия», желания первенствовать во всем, в дониконовском тексте стояло «сребролюбие». Вероятно, это связано с разными греческими списками и сходством греческих слов φίλαρχία и φιλαργυρία соответственно, а какой из вариантов исходный – определить трудно. «Целомудрие», которое в современном языке связано с девственностью и моральной чистотой, изначально понималось как здравомыслие, то есть обладание неповрежденным, целым умом, способность различать добро и зло. «Смиренномудрие», τα π εινοφροσύνη – скромность, признание собственной незначительности. «В античном понимании такая "скромность" – характеристика отрицательная, нечто вроде "малодушия". В христианском же понимании смирение – одна из самых высоких добродетелей (точнее, даров, которые человек исключительно собственными силами получить не может), противоположность гордыни. Прот. Александр Шмеман в своем толковании великопостной молитвы замечает, что одно из главных проявлений смирения – готовность принять правду. "Одни смиренные способны жить по правде, видеть и принимать вещи так, как они есть..."». Как и в греческом, в славянском «терпение» включает в себя ожидание, ожидание с надеждой. В первой главе Деяний апостольских пребывание в молитве описано словами «сии вси бяху терпяще единодушно в молитве». Наконец, «осуждати» означает выносить приговор. «Высказывать критические замечания, даже злословить – это еще не осуждать. Наоборот, можно относиться к кому-то "терпимо", именно исходя из его осуждения в настоящем, "юридическом" смысле: дескать, что с такого взять! Вот этим "снисхождением" в действительности человеку и выносится окончательный приговор». Молитва Ефрема Сирина – «смиренная проза», в ней нет богатства цитат, нет «извития словес», всего яркого репертуара литургических песнопений. Но в ней присутствует сплошная симметрия или мотив парности. Ритм мысли задается парой парных обращений «Господи и Влыдко» и «Господи Царю». Прошения тоже симметричны: четыре об освобождении от страстей, четыре о даровании добродетелей и пара о взгляде вовнутрь и вне себя. Эта четность для нас неожиданна. «Мы привыкли, что в молитвенных и литургических текстах господствует число три ("Ныне и присно и вовеки веков"; "яко подобает Тебе всякая слава, честь и поклонение" – примеры таких тройных формул можно умножать до бесконечности). Три – формообразующее и смыслообразующее для храмового искусства число. Мы неосознанно ждем троичности в построении каждого молитвенного текста [10] . Но здесь ее не слышно!» Ольга Седакова предполагает, что число четыре отсылает нас к сторонам света, «создает впечатление вселенского пространства. Человек, произносящий одно за другим эти четыре весомейшие слова, чувствует себя как бы в центре, от которого простираются четыре конца света. Он просит дать ему измениться так, как если бы он хотел переменить весь свой мир на другой: мир с координатами "праздность - уныние - любоначалие - празднословие" на мир, "концы" которого "целомудрие - смиренномудрие - терпение - любовь"». Но в центре молитвы стоит все же не сам человек. Осью симметрии прошений можно считать воззвание «Ей Господи Царю!», и тогда просьбы оказываются на периферии, а в центре – само предстояние Царю и Владыке. И так заметнее становится скромность молящегося: его просьбы не о спасении, не о блажестве, а о духовном труде. «Раб» видит в другом «брата» и обращается к «Владыке», высшим даром полагая себе «способность различать собственное несовершенство и не выносить приговора другому». 7. Прочтение всех четырнадцати комментариев погружает читателя в разнообразие литургических образов и оставляет чувство соприкосновения с глубиной церковного предания. Ольга Седакова оживляет восприятие знакомых текстов и вдохновляет разбираться дальше – учиться, а не сердиться на кажущуюся непонятность,отмахиваясь от нее и тем лишая себя драгоценнейших содержания и формы. Книгу «Мариины слезы» читать легко и увлекательно, и тем она прокладывает нам путь горé, «выше и дальше» [11] В оформлении использованы миниатюры из Киевской Псалтири 1397 года (РНБ, Отдел Рукописей). [1] Наташа путает слова «мiръ» и «миръ». [2] Здесь и далее цитаты из книги Ольги Седаковой по изданию «Мариины слезы. К поэтике литургических песнопений», 3-е изд., М: Практика, 2021. [3] Автор поэзии почти всегда точно известен, литургическая поэзия не анонимна, хотя имя автора мы в голове держим редко, поскольку воспринимаем текст как читаемый нами, «от нас лично», от «"мы" какой-то внутренней приобщенности». [4] В комментарии к стихире Благовещения Ольга Седакова дает сравнение образности литургических песнопений и новой поэзии: задача первой интеллектуальная, второй – изобразительная. Русский поэт второй половины ΧΧ века Алексей Парщиков в своей поэме «Новогодние строчки» удивляет нас неожиданной наглядностью: А что такое море? – это свалка велосипедных рулей Метафора красива, но она никак не истолковывает море, ничего не прибавляет к его символике. В противоположность этому, «неопалимая купина» и «неудобозримая глубина», стоящие рядом, позволяют глубже понять чудо боговоплощения, не насладиться зрительным сходством, а «очами сердца» увидеть неописуемое. [5] В прямом смысле «извитие словес», «плетение словес» ( ἡ π λοκή ) – повтор одного слова или однокоренных слов. Посмотрите на использование слова «закон» в первой части стихиры на литии Сретения: Ветхий деньми,иже закон древле в Синаи дав Моисею,днесь младенец видится,и по закону, яко закона творец,закон исполняя, во храм приноситсяи старцу дается. [6] Звездой в Церкви также именуется Богородица, а звездами – великие святые. [7] «Ангелы названы в нашем песнопении Силами {Силами Небесными). Можно понимать это и как общее именование всех бесплотных Сил, можно – как один из ангельских чинов, то есть собственно Силы, пятый чин, занимающий срединное место в срединной триаде ангелов. С образом Сил как пятого чина в особенности связаны темы военной славы и чудес ("силы" по-славянски значит и чудеса: "И не сотвори ту сил многих – и не совершил там многих чудес", Мф. 13:58). Одно из самых запоминающихся песнопений Великого поста, "Господи Сил с нами буди" усиливает присутствие темы Сил, воинства Небесного в общем воздухе Великого поста, долгой духовной брани». [8] Слово «плоть» в Новом Завете имеет значение «человек», «плоть человеча» – удвоение. [9] Авторство молитвы оспаривается. Многие ученые исходят из того, что молитва была написана на греческом языке изначанльно. [10] С этой мыслью можно поспорить: например, известный всем православным христианам пятидесятый псалом, как и большая часть Псалтири, строится на двоичности. [11] «Further up and further in» – название одной из глав книги «Последняя битва» из цикла «Хроники Нарнии» К.С. Льюиса.
Ольга Седакова оживляет восприятие знакомых текстов и вдохновляет разбираться дальше – учиться, а не сердиться на кажущуюся непонятность