Покаяние, исповедь и пост: их значение для православного христианина
Епископ Афанасий Захумско- Герцеговинский и Приморский (Евтич – 1938-2021) [1] Афанасий Евтич был пострижен в монахи в 1960-м году св. Юстином Поповичем и был своему духовному отцу близок всю жизнь. По окончании семинарии он учился на Богословском факультете в Белграде 1958-1963, продолжил в Богословской академии Вселенского патриархата на острове Халки (Турция), защитил докторскую работу в Афинах, продолжил научную деятельность в Париже (Свято-Сергиевский Институт), где и преподавал. По возвращении в Югославию в 1972 году преподавал в Белграде на Богословском факультете патрологию, временно бывал деканом. Хиротонисан во епископа Банатского в 1991 году и в 1992-м назначен епископом Захумско-Херцеговачким и Приморским (Босния и Герцеговина). После автокатастрофы, подорвавшей его здоровье в 1996-м году, жил на покое в монастыре Тврдош, но очень активно продолжал свою обширную научную работу до самой кончины. Будучи связанным крепкой дружбой с владыкой Марком (также учеником св. Юстина Поповича), владыка Афанасий до начала войны в Югославии регулярно посещал Германскую епархию РПЦЗ, участвовал в семинарах во Франкфурте и на молодежных встречах в Мюнхене. Некоторые его доклады 1980-х гг. в свободной речи (которую он с юмором называл “некой сербской редакцией русского языка”) сохранились, и имеются в дигитальном формате. Они будут выставлены на сайте “Вестника”: derbote.online . - Ред. (2024) Покаяние – это начало христианской новой жизни, или христианского нового бытия, бытия во Христе. Так и началось Евангелие словами св. Иоанна Предтечи: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное». И проповедь Христа после Крещения была: «Покайтесь и веруйте во Евангелие». Но в наше время ставится вопрос: почему нужно покаяние? С социальной точки зрения неуместно говорить о покаянии. Есть, конечно, какое-то подобие покаяния, особенно в странах восточного тоталитаризма: когда отступил кто-нибудь от линии партии, то от него требуют «покаяния», или когда руководители партии сами отступают от своего первоначального плана – только это называют не покаянием, а какой-то «реформой» или «перестройкой» ... Тут действительного покаяния нет. Кто из вас видел фильм Абуладзе «Покаяние»? Там именно речь о ложном покаянии, и только в конце фильма видно, что такое истинное покаяние. Фильм разоблачает ложное покаяние, как своего рода изменение «идеала», или «стиля» власти, которая остается такой же по существу. И действительно такое «покаяние» ничего не имеет общего с истинным покаянием. В Священном Писании есть (в греческом тексте) два разных выражения для покаяния. Одно выражение – метанойя, а другое – метамелия. Иногда это второе выражение переводится не словом «покаяние», а словом «раскаяние». Задумал я, к примеру, поехать во Франкфурт и «раскаялся». т. е. передумал: не поеду. Вот это в Св. Писании называется «метамелия», это просто перемена намерения. Это никакого духовного значения не имеет. Есть и в социальном или психологическом смысле нечто вроде «раскаяния», т. е. перемены. В области психологии есть «перестройки» своего характера, своего невроза... В глубинной психологии у Адлера, или у Фрейда, и даже у Юнга нет понятия покаяния. Покаяние, это – религиозное понятие. Каяться надо перед кем-то. Это не значит просто изменить стиль жизни или свое внутреннее чувство или свой опыт, как имеется в виду, скажем, в восточных религиях и культурах. Эти религии говорят о том, что человек должен получить свой собственный опыт, должен познать себя, само-осуществиться, чтобы свет его сознания пробудился. Но для такой перемены, не нужно Бога. А христианское покаяние непременно: перед кем-то. И вот вам пример. Один из наших сербов - теперь ему уже 60 лет - был в молодости коммунистом и делал, как и все они, много зла народу. Но потом он обратился к вере, к Богу, к Церкви и говорил, когда ему предлагали причаститься: «Нет, я много зла сделал». – «Ну пойди, исповедуйся». – «Да нет, говорит, я пойду исповедоваться у священника, а я перед народом согрешил, мне надо открыто перед народом исповедоваться». Вот это выражение полного сознания того, что есть покаяние. Здесь вы видите церковное восприятие, древнехристианское и подлинно библейское, что человек никогда не один в мире. Он стоит прежде всего перед Богом, но и перед людьми. Поэтому в Библии согрешение человека перед Богом всегда имеет отношение к ближнему: а это значит, что оно имеет социальное, общественное измерение и последствия. И это чувствуется и в нашем народе, и у больших русских писателей. У православного народа есть чувство, что какой-то вор или тиран, или делающий зло ближнему своему, – то же, что безбожник. Пусть он верует в Бога, но это ни к чему, он на деле просто надругается над Богом, раз его жизнь расходится с верой. Отсюда - целостное понимание покаяния, как исправного стояния и перед Богом, и перед людьми. Покаяние не может быть измерено только социальными или психологическими масштабами, а всегда есть богооткровенное, библейское, христианское понятие. Христос начинает свое Евангелие, свою благую весть, свое поучение человечества с покаяния. Св. Марк Подвижник – ученик св. Иоанна Златоуста, живший в 4–5 веке в Малой Азии пустынником – учит, что Господь наш Иисус Христос, “Божия сила и Божия Премудрость”, промышляя о спасении всех, из всех своих различных догматов и заповедей оставил один единственный закон: закон свободы, но что к этому закону свободы приходят только через покаяние. Христос заповедал апостолам: «Проповедуйте всем народам покаяние, ибо приблизилось Царство Небесное». И Господь этим хотел сказать, что в силе покаяния содержится сила Царствия Небесного так, как в закваске содержится хлеб или в зерне содержится все растение. Так покаяние – начало Царствия Небесного. Вспомним Послание св. Апостола Павла к евреям: те, кто покаялись – почувствовали силу Царствия Небесного, силу будущего века. Но как только они обратились к греху, они потеряли эту силу, и надо снова возрождать покаяние. Итак, покаяние не просто социальная или психологическая способность ужиться с другими людьми без конфликта. Покаяние – онтологическая, т. е. бытийная категория христианства. Когда Христос начал Евангелие с покаяния, он имел в виду онтологическую реальность человека. Скажем словами св. Григория Паламы: данные Господом заповедь покаяния и прочие заповеди полностью соответствуют самой человеческой природе, ибо в начале Он создал эту природу человека. Он знал, что потом придет Сам и даст заповеди, и потому создавал природу согласно заповедям, которые будут. И наоборот, Господь дал такие заповеди, какие отвечали природе, которую Он в начале создал. Таким образом, слово Христа о покаянии не клевета на природу человека. это не «навязывание» природе человека чего-то чуждого ей, а самое естественное, нормальное, соответствующее природе человека. Дело только в том, что природа человека – падшая, а поэтому находится сейчас в ненормальном для себя состоянии. Но именно покаяние и есть тот рычаг, которым человек может исправлять свою природу, возвращать ее в нормальное состояние. Поэтому Спаситель и сказал: «Метаноите» = т. е. «перемените свой ум». Дело в том, что наша мысль ушла от Бога, ушла от себя и других. И в этом – больное, патологическое состояние человека, которое по-славянски называется словом «страсть», а по-гречески, словом «пафос» (патология). Это просто болезнь, извращение, но еще не уничтожение, как болезнь не есть уничтожение организма, а просто порча. Греховное состояние человека – порча его природы, но человек может восстановиться, принять исправление, и поэтому покаяние приходит как здоровье на больное место, на больную природу человека. И раз Спаситель сказал, что надо каяться, даже если мы не чувствуем в себе потребности покаяния, то мы должны Ему верить, что действительно нам надо каяться. И на самом деле великие святые, чем больше приближались к Богу, тем сильнее чувствовали потребность покаяния, поскольку чувствовали глубину падения человека. Другой пример из современности. Некий перуанский писатель Карлос Кастанеда написал уже восемь книг про какого-то индийского мудреца и мага Дон Хуана в Мексике, который научил его принимать наркотики, чтобы получить состояние второй, особой реальности, войти в глубину тварного мира и почувствовать ее духовность, встречаться с духовными существами. Кастанеда – антрополог, и возбудил большой интерес среди молодежи. К сожалению, и у нас. Перевели уже восемь томов. На днях в Белграде было обсуждение: что такое Кастанеда – принять его или отвергнуть. Один психиатр говорил, что принятие наркотиков с целью галлюцинаций – это опасный путь, с которого вряд ли можно вернуться. Один писатель хвалил Кастанеду; одна поэтесса – была резервирована. Я оказался самым строгим критиком. В диагнозе Дон Хуана писателю Кастанеда ведь нет ничего нового. Человечество – в трагическом, ненормальном состоянии. Но что предлагает он, чтобы выйти из этого состояния? Почувствовать другую реальность, освободиться немножко от наших ограничений. А что получается? Ничего! Человек остается трагическим существом, не искупленным и даже не выкупленным. Не может он, вроде барона Мюнхгаузена сам себя из болота за волосы поднять. Ап. Павел указывает: ни другие небеса, ни другое творение, ни потусторонний свет, ни седьмое небо не могут человека спасти, ибо человек не безличное существо, нуждающееся лишь в мире и спокойствии. Он живое лицо, и ищет живого общения с Богом. Один сербский крестьянин коммунист довольно грубо сказал: «Ну, где Бог. чтобы я Его взял за горло?» Он безбожник? Нет, он не безбожник, а живо чувствует Бога, ссорится с Богом, вроде Иакова. Конечно, безобразие со стороны этого серба так говорить, но он чувствует живую жизнь... А считать, что спасение находится в каком-то уравновешенном блаженстве, в нирване, во внутреннем мире концентрации и медитации –никуда не выводит человека. Это даже закрывает возможность его спасения, потому что человек существо, созданное из небытия в бытие и приглашенное на общение... В Песне Песней или в псалмах мы видим экзистенциальный диалог между Богом и человеком. Они страдают оба. И Богу жалко человека и человеку жалко. Достоевский особенно ясно показал, что, когда человек удаляется от Бога, теряется что-то драгоценнейшее, великое. Такой промах, не-приход на встречу с Богом – всегда трагедия. Трагедия – сознание потери того, что мы могли постичь. Когда человек теряет любовь, удаляется от Бога он трагически это чувствует, потому что создан он – для любви. Покаяние нас возвращает к этому нормальному состоянию, или, по крайней мере, к началу нормального пути. Покаяние, так говорил о. Юстин (Попович), как землетрясение, которое рушит все, что лишь казалось стабильным, а оказывается ложным, и тогда надо все изменить, что было. Затем начинается подлинное, постоянное созидание личности, нового человека. Покаяние невозможно без встречи с Богом. Поэтому Бог и идет навстречу человеку. Если покаяние было бы просто рассмотрением, раскаянием, расположением по-иному своих сил, оно было бы перестройкой, но не переменой по существу. Заболевший, как говорит св. Кирилл Александрийский, не может исцелить себя, а нужен ему исцелитель – Бог. А в чем болезнь? В порче любви. Не должно быть односторонней любви. Любовь должна быть, по крайней мере, двусторонней. А для полноты любви, собственно, нужны трое. Бог, ближний и я. Я, Бог и ближний. Ближний, Бог и я. Это перихорисис, взаимопроникновение любви, круговращение любви. Оно-то и есть жизнь вечная. В покаянии человек чувствует, что он больной, и ищет Бога. Поэтому покаяние имеет в себе всегда возродительную силу. Покаяние – не просто жалость к себе, или депрессия, или комплекс неполноценности, а всегда сознание и чувство, что потеряно общение и сразу поиск и даже начало восстановления этого общения. Вот пришел блудный сын “в себя” и говорит: вот в каком я состоянии. Но у меня есть отец, и я пойду к отцу! Если бы он просто осознал себя заблуждшимся, это бы еще не было христианским покаянием. А он пошел к отцу! По Священному Писанию можно предположить, что отец уже вышел навстречу ему, что отец как бы сделал первый шаг, и это отразилось на побуждении сына вернуться. Не надо, конечно, анализировать, что первое, что второе: встреча бывает двойная. И Бог и человек в покаянии вступают в активность любви. Любовь ищет общения. Покаяние и есть сожаление о потерянной любви. Только когда начинается самое покаяние, тогда человек и чувствует в нем потребность. Казалось бы, что сперва надо человеку почувствовать, что он нуждается в покаянии, что оно для него – спасение. А на деле парадоксально получается, что лишь когда человек уже испытывает покаяние, тогда и ощущает потребность в нем. Это означает. что бессознательное сердца глубже сознания, что Бог дает хотящему. Христос говорил: «Кто может вместить, да вместит». Свят. Григорий Богослов спрашивает, а кто может вместить? И отвечает: тот, кто хочет. Конечно, воля не просто сознательное решение, а гораздо глубже. Достоевский тоже почувствовал это, и православное подвижничество знает, что воля гораздо глубже ума человека, она коренится в ядре человека, которое называется сердцем или духом. Как в 50 псалме: «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей». Это параллелизм: сердце чисто – дух прав; созижди – обнови; во мне – во утробе моей, т. е. только другими словами подтверждается то, что уже в первой части было сказано. Сердце или дух – это существо человека, глубина богообразной личности человека. Можно даже сказать, что любовь и свобода содержатся в самом центре, в ядре человека. Любовь Бога вызвала человека из небытия. Зов Бога осуществился и получился ответ. Но ответ этот – личный! Т. е. человек — это ответ на зов Божий. Св. Василий Великий говорит (и это вошло в службу св. Архангелам), что все ангельские силы стремятся любовью неудержимою ко Христу. Пусть они и ангелы, пусть великие духовные существа, почти боги, но и у них пустота без Христа, без Бога. Достоевский вложил в уста Версилова в «Подростке» образ, что человечество осуществило социальную правду, любовь, солидарность, альтруизм, но изгнав с земли великую идею Бога и бессмертия. И когда Христос в Своем Втором пришествии явился, то все вдруг почувствовали – те все счастливые, осуществившие царство земное, «рай на земле» – почувствовали, что у них была пустота в душе, пустота отсутствия Божия. Значит и любви-то не было. И Достоевский с правом сказал, что любовь к человеку невозможна без любви к Богу. Две заповеди любви – соединены. Любовь к Богу полностью, бытием своим – и любовь к ближнему полностью, как себя любишь. Не могут они существовать одна без другой, и вместе только создают христианский крест: вертикаль и горизонталь. Если отнимешь одну, то не получается больше креста, и нет христианства. Любовь к Богу – не довольно, и любовь к ближнему – не довольно. Покаяние же сразу возбуждает человека и на любовь к Богу, и на любовь к ближнему. Феофан Затворник в «Пути ко спасению» говорит (но это и опыт всех Отцов): что когда человек пробуждается к покаянию, то сразу чувствует, что любит ближнего. Уже не гордится, не считает себя большим. Всем желает спасения. Это уже знак подлинной христианской жизни. Значит, покаяние открывает нам в ненормальном состоянии, в греховном, в отчужденном состоянии – путь, поворот к нормальному состоянию, поворот к Богу и исправление перед Богом. Оно раскрывает полную истину о состоянии человека. И покаяние сразу переходит в исповедь. Исповедь – раскрывает истину про человека. Иногда даже нам, православным христианам, кажется, что покаяние – некий «долг» наш, который нам «следует исполнять». Отработать долг. Но нет, это слишком низкое понимание исповеди. А исповедь, – подобна тому, о чем рассказывала мне одна русская старушка, которая стерегла маленького внука: за какие-то проделки, она его отшлепала по рукам; он ушел в угол и с обидой плакал. Она на него больше внимания не обращала. Он поглядывал из угла, не пожалею я его, но я не смотрела, а работала дальше. Но вдруг он приходит к ней и говорит: «Бабушка, меня вот тут били и у меня здесь болит». Кто бил? Он не хотел сказать, что это я его била. Кто-то там бил. Бабушка так этим обращением растрогалась, что сама заплакала. Детский подход победил бабушку. Он открыл себя. Итак, исповедь-покаяние – некое раскрытие себя перед Богом. Как те слова из псалма, которые перешли и в ирмос: «Молитву пролию ко Господу…» вроде бы имеешь кувшин грязной воды и просто выливаешь его пред Богом... «И Тому скажу печали моя, ибо душа моя исполнися зол и жизнь моя сошла до дна ада». Он просто чувствует, что провалился до глубины ада, как Иона в ките и теперь открывает себя пред Богом. При подлинном покаянии все открыто, раскрываем раны свои, и грех виден ясно. Один отшельник, проживавший на Афоне, на скалах, где ничего нет, пошел вниз в монастырь исповедоваться, и когда духовник спросил его, в чем он хочет исповедоваться, он ответил: у меня на душе большой грех. “Я храню в кувшине сухарики, а мышь приходит и ест их. Я очень на нее сетую.” Потом помолчал и добавил: “Эта мышь действительно приносит мне вред, но я ругаю ее больше, чем она мне вредит.” Исповедь, как продолжение покаяния есть истинное самораскрытие человека. Да, мы грешные, поэтому-то мы раскрываем раны свои, болезни, грехи. Человек видит себя в отчаянном, безвыходном положении. Но подлинно то. что он смотрит не только на себя, а как говорил св. Антоний Великий: ставь свой грех перед собой и смотри на Бога по ту сторону грехов. Через грех смотри на Бога! Но тогда грех не выдержит конкуренцию встречи с Богом. Бог все побеждает: что такое грех? Ничего! Чепуха пред Богом. Но это – пред Богом. А для меня грех – пропасть, погибель, ад. Как говорит Давид Псаломопевец: из глубины воззвах к тебе – из пропасти возведи живот мой! Душа наша жаждет Бога, как олень в пустыни жаждет текущей воды. Как св. Августин почувствовал: нигде сердце человека не успокоится – только в Боге. Как когда что-то случается с ребенком, он бежит и ищет мать, и никого другого, и больше ничего он не хочет, кроме матери, а как падет в объятия своей матери он успокаивается. Поэтому Евангелие именно книга основных отношений: там говорится про дитя, про отца, про сына, про дом, про семью. Евангелие – не теория, не философия, а выражение основных, экзистенциальных отношений – наших между собой, и наших с Богом. Итак, исповедь – раскрытие истины о себе. Не надо на себя клеветать, т. е. ругать больше, чем действительно грешен, но и не надо скрывать. Если мы скрываемся, мы этим показываем, что не хватает в нас искренней любви к Богу. Библия, я смотрю на нее не как на кодекс, это – фрагменты, но записанный живой опыт, взятый из реальности. И много в Библии показано, много грехов есть, и богоотступничество, и даже богоборчество, но во всем этом вы не найдете одного, это – неискренности. Там нет области в жизни, где бы не присутствовал Яхве-Бог. Надо знать, говорил о. Юстин, как знали святые пророки, что много зла в человеке и мир пропадает во зле, но что есть спасение такому именно миру и такому именно человеку. В этом наша радость! Есть возможность спасения и есть реальный Спаситель. Отец Юстин это показал однажды таким примером (очень он любил пророка Илию и Иоанна Крестителя!). По его словам, св. Предтеча был самый несчастный человек в мире, ведь он еще ребенком ушел с матерью в пустыню, а когда мать умерла, он там остался, и Бог его защищал ангелами. Итак, жил он в чистой пустыне, с чистым небом, чистыми камнями, чистым дождем, и не знал греха, жил как ангел Божий в теле. Но вот, когда ему исполнилось 30 лет, Бог ему говорит: иди на Иордан и крести людей. И тогда приходят люди к нему и начинают исповедоваться... они выливают на Предтечу грехи, которые становятся холмом... горой... И не может выдержать - Предтеча - этих грехов. Знаете, какие грехи люди имеют и носят в себе! И Предтеча начинает отчаиваться: "Господи и это человек, которого Ты создал? Это плод Руки Твоей?" Предтеча начал утопать. А массы идут исповедоваться – сколько же еще грехов должно нагромоздиться? И когда Предтеча уже больше не может выдержать, вдруг Бог ему говорит: вот Агнец Божий – среди этих грешных Один – вземляй (берущий) грехи всех этих и всего мира. И тут самый несчастный человек становится самым счастливым. Слава Тебе, Господи! Значит, есть спасение от этих грехов и от всех грехов. Есть Спаситель! Это о. Юстин выражает уже, конечно, из своего опыта, что за покаяние там Предтеча пережил. И действительно, скажу из своего маленького опыта возле о. Юстина. Он был человеком, жившим вроде Предтечи: чистый, большой подвижник и он сострадал, вроде митрополита Антония (Храповицкого), сострадал грешным, сострадал всякому человеку, всей твари, и Бог ему дал за это сострадание великий дар слез. И это не было чем-то чуждым нам. Слезы человеческие всегда близки каждому из нас. Возле человека, искренне кающегося, можно почувствовать, что покаяние и нам нужно, что слезы – это натуральная вода, драгоценная, как кровь, это новая кровь христианская, это новое крещение, как говорили отцы. Через слезы мы возобновляем крещальную воду, которая становится теплой и полной благодати. И к такому покаянию присоединяется пост. Св. Иоанн Кронштадтский в своей книге «Моя жизнь во Христе» пишет, что когда человек ненавидит, взор его мешает другому даже ходить. Грехом человек не только сам страдает, но страдает все вокруг него, вплоть до природы, и когда человек начинает каяться и поститься, то и это отражается на всем, вокруг него. Разрешите такое отступление: если бы современное человечество больше постилось, не было бы столько экологических проблем. Отношение человека к природе совсем не постническое, не подвижническое. Оно брутальное, насильническое. Человек уже - эксплуататор, или оккупатор. Маркс так и учил: надо просто наброситься на природу и использовать ее, овладеть законами и репродуцировать. Это и будет «история» и т. д. Такое отношение все другое, только не человеческое, не гуманное. Свв. отцы подвижники говорили, что мы не плотоубийцы, а страстоубийцы. Пост не борьба против плоти, как создания Божия. И Христос – плоть, и Причащение Его тоже плоть. Но борьба должна идти с извращенностью плоти. Каждый из нас может осознать и почувствовать, что если человек не владеет собой, своим телом, то он становится уже рабом пищи, или пития, или других удовольствий. Начинает вещь владеть человеком, а не человек вещью. Падение Адама в том и было, что он не захотел сдержать себя: когда он съел плод, он ничего не получил нового. Заповедь была не в том, чтоб запретить ему есть этот плод, будто в нем самом заключалось что-то опасное, а чтобы научить дисциплинировать себя, чтобы поставить на путь подвига. В этом подвиг свободы и подвиг любви. Никто кроме человека. не может это сделать, и поэтому он призван это сделать. Чтобы участвовать в свободе и любви Божией, человек должен быть подвижником. К примеру, спортсмен, футболист, должен быть подвижником. Он не может пить и есть, и делать, что хочет, и при этом быть хорошим спортсменом. Не может. Это ясно, как день, как солнце. Христианин же еще больше должен укротить свое тело, чтобы оно служило (по греч. литургисало), т.е. чтобы было в «литургии». А «литургия» значит: полная, нормальная общая функция, общая деятельность. Когда мы говорим о святой Литургии, то это служение людей Богу, но общий смысл этого слова – нормальное функционирование всего, что дано человеку. Поэтому христианин, который идет каяться. также употребляет и пост. Надо ради этого поститься, а не для того, чтобы просто исполнить долг или даже, как некоторые думают, заслужить от Бога награду, венец. Никакая жертва, которая ищет награды – не есть жертва, а просто работа, ждущая оплаты. Наемники могут так думать, а не сыновья. Христос, когда пошел на жертву ради нас, не искал от Бога-Отца награды за это, а пошел из любви. Как говорит митр. Филарет: из любви к Богу-Отцу распялся Сын: из любви Сына к нам Он распялся и из любви Духа Святого победил смерть Своим распятием. Только любовью можно это понять. В семье, или в дружбе, когда есть любовь, очень легко ради другого отказаться от какого-то удовольствия, поделиться с другим – это естественное желание. В этом и заключается правильное понимание поста. Кроме того, пост помогает нам исправить испорченную человеческую природу, внести нужный порядок, который Бог дал. Это питаться прежде всего словом Божиим, а потом – хлебом. Хлеб безусловно необходим. Без хлеба мы не можем жить. Но хлеб – на втором месте. Как Христос ответил диаволу, искушавшему Его в пустыне: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих». Словом Божиим, это значит – общением с Богом. Помню одного русского страдальца, бывшего библиотекарем у нас на факультете. Он сидел 4 года в Дахау. Он принял и воспитал одного сербского сироту, потом женил его. А жена эта выгнала старика из дома. Старик потом умер очень бедным. Он рассказывал, что в Дахау по лицу можно было видеть, кто имеет живое общение с Богом. Там лицемерия не было. Он сказал мне, между прочим, что, по его мнению, Бердяев никогда живого контакта с Богом не имел. Конечно, Бердяев – трагическая фигура, страдалец, своего рода мученик, и нельзя просто отвергать его. Но слишком он претенциозный, он не знал смирения, даже ругал смирение. А перед Богом нужно смиряться, но вовсе не из «комплекса неполноценности». Иов был больной, многостраждущий, но не был «инфериорный» перед Богом. Он был смиренный, и это смирение давало ему дерзновение. «Сойди с небес», говорил Богу Иов, и Бог сошел. Не нужно нам принимать психологические или социальные категории: смирение – не бессилие, а именно дерзновение. Например, я приехал к владыке Марку, у меня нет денег, я бы тут умер, но я уповаю, что владыка меня будет питать и меня не оставит. Это – дерзновение. В обратном случае я буду недооценивать не только себя, но и владыку. А вот как христиане древние молились. Один египетский монах говорил: «Я как человек согрешил, Ты же как Бог помилуй». Смирение и дерзновение идут рядом, вместе. Все вместе, начиная с покаяния. Предполагает ли покаяние веру или же рождается в вере - все равно, они идут вместе. Вера в Бога включает покаяние сразу в мою трагедию, в мою проблему, в мою жизнь. Я никак не соглашаюсь решать свою проблему без Бога. Ищу значит общения. А Бог показал через Христа, что Он хочет общения с нами. Сына Своего дал! Возлюбил нас прежде, чем мы возлюбили Его. Значит Он тоже ищет общения. Это Бог действительно человеколюбивый. Бог активный. Бог, Который называется у некоторых отцов «предваряющий эрос». Чтобы мы вошли в Его всемогущество, Он выходит навстречу нам, и этим Он ограничивает Себя в нашу меру, чтобы принять нас. Это называется «кенозис» (обнищание). Если бы Он шел прямо к нам, то... как если бы нас обожгло солнце, мы бы просто исчезли. А Он умалил Себя из любви, ища нашего общения не принудительно, просто – Он Сам так хочет. И это нам дает сразу достоинство. Поэтому в нашей православной христианской традиции есть большое основание для дерзновения, для надежды на Бога. Человек грешен, но все равно: Бог больше, чем грех! В «Бесах» Достоевского старец Тихон говорит Ставрогину, что того лишь один маленький шаг отделяет от святости. И действительно, этот один шаг человек может сделать и встретит Бога. Никогда нет невозможного. Человеку невозможно, но Богу возможно. А Бог вошел в эту связь с нами и не хочет, чтобы мы решали свои проблемы без Него. И мы не имеем основания сомневаться в этом, раз Он дал Сына Своего. Вот какие у нас мощные причины для покаяния. Это не какое-то только моральное поучение человека, что надо-де быть хорошим, и поэтому надо каяться. Нет, покаяние возобновляет в нас самые основы христианской веры. Бог хочет нашего спасения, ищет его, и жаждет его, и ждет его. С нашей стороны надо только, чтобы мы хотели и тогда мы сможем, не собой, но Богом. Покаяние со всеми сопровождающими его христианскими добродетелями, как исповедь. смирение, дерзновение, надежда, пост, молитва... покаяние уже есть предвкушение воскресения, даже начало воскресения. Это первое воскресение человека. Второе будет результатом, завершением во время Второго пришествия Христова. Такого опыта покаяния не существует ни в какой религии, ни в каком духовном опыте, ни в какой мистике. Даже, к сожалению, и в западном христианстве почти потерялось это чувство, это переживание, это событие. Нам рассказывал о. Юстин, что он был с начала 1917 года по 1919 г. в Оксфорде, он там учился. И вот один англиканский монах после двух лет дружбы, сказал ему: все вы молодые, веселые, как и мы, но одно у вас есть, чего у нас, как церкви, нет – это покаяние, мы этого не знаем... Дело в том, говорил о. Юстин, что мы с ним однажды поссорились по-настоящему. А потом я уже не мог выдержать и пошел к нему просить прощения, бросился ему в ноги, плакал и человек это принял... Вот он и увидел покаяние. У отцов есть указания, что не надо страсти раздувать, не надо даже никому «на тень наступать»... но для того, чтобы это было действительным смирением, это должно исполняться с любовью, – т. е. не должно быть просто безразличием к состоянию брата. Иначе это не смирение и не бесстрастие, а просто какое-то конвенциональное отношение, «хороший тон», т. е. лицемерие, официально установленное: не надо-де вмешиваться в чужие дела. (Пускай во Вьетнаме, в Югославии или на Кубе народ умирает.) Все сводится к внешним приличиям... Как о. Юстин любил говорить: «Культура очень часто политура. а внутри – червь.» Конечно, не надо быть и агрессивными. Но нас, православных. Бог через историю так водил, мы так открывались Ему, что без проблем мы никогда не могли. Но признание статуса-кво, признание режима ненормального нормальным, – это не христианство. Покаяние же, это именно протест против ненормального состояния. В семье бывают трудности, в приходе, в епархии, в государстве, в мире – христианин не может с этим «примириться». Он непременно борется. Но начинает он с себя, поэтому покаяние это – самоосуждение, и “самоограничение”, как говорил Солженицын, и даже предлагал для отношения между государствами, или что Тарковский говорил – стыд, стыд как религиозное понятие, в смысле того, что человек возвращается в себя и начинает стыдиться. В конце фильма «Покаяние» Абуладзе, видно, что такое истинное человеческое покаяние: человек начинает стыдиться своих дел и сразу появляется решимость изменить это. Можно сказать, что только в православных странах, в России, в Сербии, в Греции существует покаяние как тема и (даже в литературе). У нас вышел недавно роман «Покаяние» – об отношениях сербов, мусульман и католиков в Боснии. И в этом романе именно сербы каются. Сербы не только говорят, но и творят покаяние. Слава Богу, это значит, что мы грешные. И тут не гордость, мы не хвалим сами себя, но именно не можем примириться с таким положением, ни нашим, ни других. О. Юстин это назвал подлинной революционностью христиан против греха, против зла, против диавола, против смерти. Это бунт человека против ложного себя, и бунт против ложного в другом человеке, а в религии – бунт против ложных богов и борьба за истинного Бога. Покаяние ищет подлинного видения мира. Бога, человека, ищет правую веру. Меня лично потрясает, что в России сейчас массами молодые люди возвращаются к Богу, к Православию. У нас это тоже так. Это не просто найти веру в какого-то бога, отбросить атеизм и найти какую-нибудь мистику, а найти живого Бога, сразу включиться в подлинную жизнь Церкви. На днях я читал хорошую статью Владимира Зелинского «Время Церкви». Видно, как человек нашел Бога, нашел Христа, нашел Церковь. Если человек просто как-нибудь покаялся и хочет жить, все равно к какой церкви принадлежа, тогда я сомневаюсь в подлинности даже этого его изначального покаяния. Это какая-то «метамелия», а не «метания». Это не подлинное восстановление жизни. Поэтому отцы так ревностно стояли за веру. Но нельзя забывать за этим и то. что любовь - первый догмат нашей веры. Любовь — это подлинный крест, но не бойтесь любви, если она ведет на крест. Не забывайте никогда, что, когда любовь находится на кресте, она остается все равно любовью. Если бы Христос не сказал: «Отче, прости им!» то не был бы Христом, поверьте мне. Он был бы героем, идеальным человеком, но не истинным Христом-Спасителем. И у Достоевского в Великом инквизиторе Христос целует даже инквизитора. Это не сентиментальность, не романтизм, это – подлинная любовь, которая не боится. Поэтому мы, православные, чувствуем всегда, что наша сила и непобедимость не в нас самих, а в подлинности того, что мы ищем, желаем, во что мы веруем и для чего мы живем. В покаянии надо понимать, что Бог по ту сторону нашего добра и нашего зла. Не надо отождествлять себя ни со своими злыми, ни со своими добрыми делами. Не надо думать, что можно обеспечить себя путем делания добра. Надеяться надо только на Бога. Но также надо верить, что и злые дела, хоть я их и осуждаю, и отвергаю, не могут отделить меня от Бога моего. У русских есть склонность преувеличивать свои грехи, и задыхаться, и тонуть в них, как в бездне. Это уже своего рода недоверие к Богу. Такое восприятие, преувеличение своих грехов есть вместе с тем и умаление Бога. Но обратный подход представляет Бога лжецом: Он прислал Сына Своего, чтобы спасать нас. а мы скажем, «нет, не надо, у меня нет грехов» ... Христос спасает даром! Тут нет с нашей стороны никакого возмездия или восполнения. Но надо подлинно осознать, что грех есть грех, и что грех - зло, и что грех - ложь, и что грех - враг человека. Полное покаяние в православии становится мужественным. а не сентиментальным. Человек поднимается на борьбу. Свв. отцы говорят, что у человека есть дар ярости, гнева, и что это – дар Божий. Как дар способности принимать пищу. Но из дара питания может сразу вырасти страсть к еде. Так же и с гневом, за которым стоит движение - динамика. Надо, чтобы добродетель была наступательная - активная, а не пассивная. Но если она деформируется, она может стать тиранией для других, превратиться в агрессию. Но быть динамичным - надо! Надо бороться со злом. Православное покаяние имеет эту «ярость». Св. Великомученик Димитрий Солунский дал силу юноше, чтобы тот победил, убил злостного гладиатора Лия. Мы поем об этом в тропаре: “и на подвиг дерзновенна сотвори Нестора”. Это была спасоносная ярость. Сила восстать и стоять на собственных ногах. Когда Иов жаловался, и имел причины жаловаться. Бог не стал его утешать, а потребовал, чтобы он встал на ноги и покорился. Но это и восстановило Иова. Мне рассказывали, что у одного из старших монахов в монастыре Метеоры, у о. Варлаама, случился удар, кровоизлияние в мозг. Произошло это во время послеобеденного отдыха. Лежит он и вдруг видит, что все кругом становится красным. Пытается встать с кровати, но не может. И внезапно у него вырывается из глубины души мысль: «Умираю, а не исповедовался, не причастился! Разве я столько лет монах и умру без причащения?» И волевым усилием поднялся, не знает даже, как нашел дверь. Бог помог: игумен как раз выходил из келии и видит, что он в таком виде. А монах кричит: «Что смотришь? Причащение!» Игумен сразу понял... Монах принял причащение. Потом он еще жил. Но вот сила ярости! Умираешь? Ну и что же? Разве из-за этого оставишь себя без причащения? Православие сохранило подвижнический этос. Мы терпим падения и в терпении не озлобляемся, но и не остаёмся равнодушны к другим. Я не могу быть равнодушен. И не могу, как христианин, позволить себе ненавидеть, потому что ненависть, это - бегство от ответственности христианской. Бывает и на приходах. Человек считает, что другой его ненавидит и этим создает себе алиби не общаться с ним. Но надо пробовать вступать в общение, поставить проблему своего ближнего, как свою проблему. И жалеть надо не с гордостью какой-то, а действительно сострадать. Христианство динамично, а не пассивно. Христианство, это не такая «апатия», как ее понимали древние стоики. Дело не в том, чтобы умертвить себя, а надо в себе умертвить свое служение злу, греху и сделать себя работающими Богу. Жизнь не нирвана. Жизнь это – причащение, Богу слава, поднятие, возрастание. Поэтому покаяние действительно, если оно происходит подлинно и активно. Если оно сразу возбуждает человека, если он сразу чувствует себя званным. Можно провести сравнение между святыми: св. Исаак Сирин и св. Симеон Новый Богослов. Исаак Сирин гораздо более угрюмый, печальный. А св. Симеон Новый Богослов, это радость, динамика, он весь в радости. Так вот эта более печальная, более угрюмая сторона скорее выражает Запад, напр. св. Клара или Хуан де ла Крус (Иоанн Креста). Когда благодать Божия их покидает, они теряются в отчаянии. В Православии - нет! Здесь человек говорит: Бог меня посетил. дал мне Свою благодать, но теперь Он хочет меня поднять. У меня на Афоне всегда оставалось такое впечатление от монахов: афонцы большие подвижники, лишенные многих удовольствий жизни, но все время их лицо радостно. И все они оригинальны, потому что каждый живет живой жизнью. Покаяние возбуждает хорошую такую "амбициозность" в человеке. Вспомним блудного сына: разве я, сын такого отца, создан для того, чтобы свиней пасти на чужбине? Нет! Я пойду к моему отцу... Покаяние, молитва, пост, исповедование – все идет спонтанно. Надо так расположить себя, чтобы иметь эту свежесть христианской жизни, и стремиться к ней. И как говорили древние отцы, надо каждый день начинать все снова. [1] Из «Вестника» № 1, 1989 г : Публикуемый здесь доклад, был прочитан о. протосингелом Афанасием (Евтич) на молодежном съезде в Мюнхене в декабре 1988 г. Доклад этот снят с магнитофонной записи, и не проверен автором. Мы сознательно сохранили стиль живого слова, примеры, взятые из жизни; это в академической статье не принято, а в данном случае помогает воспринимать суть сказанного. Мы убеждены, что эта обширная, но и легко доступная статья сможет дать читателю тот настрой, с которым всем нам следует вступить в Великий пост - Святую Четыредесятницу. Автор - профессор Богословского факультета Сербской Православной Церкви в Белграде, где он преподает историю Церкви и патристику. Отец Афанасий уже часто бывал гостем нашей Епархии. - Ред. (в 1989 году)
Епископ Афанасий Захумско-Герцеговинский и Приморский (Евтич – 1938-2021) [1] Афанасий Евтич был пострижен в монахи в 1960-м году св....